Книга Избранное. В 2 томах [Том 1] - Леонгард Франк

решиться продать вторую, теперь лишнюю, кровать. Кровати были парные, красного дерева с инкрустацией в виде лир, а он втихомолку лелеял надежду снова жениться. Но за квартиру-то платить надо. И он отправился в Ветошный ряд.

Как ни тягостен был Соколиному Глазу этот путь, но и тут шагал, бодро вскинув голову вверх и немного набок, задрав нос, словно сам черт ему не брат. Дело в том, что он немного косил, и только такой жизнерадостный поворот головы позволял ему видеть перед собой что-нибудь.

Так он продефилировал мимо дома письмоводителя, где в пустой голой комнате неподвижно стоял у окна сам хозяин и безнадежно смотрел вниз на старый мост. Соколиный Глаз, по-актерски подняв руку, ответил на приветствие и свернул в Ветошный ряд.

С одной стороны улицы помещались мясные ларьки, где по дешевке сбывали всякую дохлятину, далее шли кузница, скорняжная мастерская, красильня, немного подальше евреи торговали кожами — там висели на гвоздях выставленные для просушки окровавленные козьи и заячьи шкурки, затем шла мастерская формовщика, отливавшего гипсовых богородиц с младенцем, которых он затем размалевывал в малиновую и голубую краску, а на противоположной стороне, в покосившихся домишках, ютились лавчонки старьевщиков. С дверей свешивались брюки, юбки, мундиры. На выбитой запущенной мостовой лежал толстый слой коровьего и конского помета. Через Ветошный ряд гнали на бойню скотину.

Моросил дождь. Ветер озорно раздувал старые штаны и женские юбки. Лавки старьевщиков были битком набиты всевозможным хламом, который накапливался в домах чуть ли не веками. За последние десять лет большинство людей продало все до нитки, и лишь очень немногие в состоянии были что-либо покупать.

Ребятишки как завороженные стояли перед грязными витринами и с вожделением глазели на выставленную рухлядь. Когда-то и сам Соколиный Глаз часами простаивал здесь, зажав монету в потном кулачке, и прикидывал, что бы ему купить: заржавленный пистолет, книжку о пиратах, подержанный клоунский костюм или чучело зеленого попугая, который и поныне, тридцать лет спустя, восседал на той же жердочке, скосив глаз на пропыленный бюст Гете.

В той же витрине, рядом с помятой медной трубой граммофона, можно было увидеть черный диск репродуктора. Достижения современной техники попадали в Ветошный ряд с некоторым запозданием, но все же попадали.

Первый же старьевщик покачал головой, еще прежде чем Соколиный Глаз успел сказать, сколько хочет за свою кровать красного дерева. Второй, услышав цену, молча скрылся в дверях. Кто-то предложил три марки за кровать вместе с матрацем.

Мальчишка мясника тащил на веревке теленка. Соколиный Глаз с интересом наблюдал, как теленок упирался передними ногами, не желая сдвинуться с места. Тогда паренек решил подтолкнуть упрямца сзади и толкал и пихал его до тех пор, пока задние копытца не оказались между передними ногами. Но тут теленок ни с того ни с сего сам, по своей охоте, весело взбрыкивая, помчался к бойне.

Соколиный Глаз молодцевато шагал по улице, вскинув голову вверх и немного набок, вытянув губы трубочкой, весело и пренебрежительно усмехаясь, будто все лавочники бежали за ним следом, наперебой умоляя уступить им кровать. Он был в элегантном коверкотовом пальто с широкой строчкой — остаток прежней роскоши.

Перед угловым домом, весь фасад которого по второй этаж был увешан тряпьем, стоял здоровенный цыган и пиликал на скрипке; решив продать свой инструмент, он думал таким способом повысить ему цену. Владелец лавки запер дверь и даже носа не казал на улицу. Цыгана обступили ребятишки, а полицейский явно прикидывал в уме, не забрать ли в участок чумазого бродягу.

На дверном косяке соседней лавки висел очень короткий, в талию, светло-голубой гусарский доломан с белым шнуром, напротив — измятый фрак невероятной длины с залоснившимися лацканами, а поверх него — подвенечная фата с миртовым веночком.

Невольно напрашивалась мысль, что чета стариков, дойдя до крайности, вытащила из сундука и снесла к старьевщику последнее напоминание о счастливой поре их жизни.

Соколиному Глазу не приходилось особенно выбирать. Большинство лавок он обошел, а хозяева других давали так мало, что к ним не имело смысла обращаться. Возле фрака стояла толстая лавочница.

— Что вам угодно, сударь?

И когда Соколиный Глаз, повернув голову вправо, остановился, сказала:

— Он еще совсем приличный и на шелковой подкладке.

Но Соколиный Глаз разглядывал совсем не фрак, а яркий доломан, что висел слева.

— У меня кровать красного дерева. Почти новая!

— Пальтецо ваше я бы взяла в обмен на фрак…

— Дерево с инкрустацией. В головах лира. А по бокам — розы.

— Кровати не покупаем. Вообще ничего не покупаем. Но если вы немножко накинете… Пальтецо сильно поношено.

— Пальто у меня еще превосходное и тоже на шелку. — Он откинул полу.

Цыган, сделав замысловатый пируэт, очутился возле торговки и молча с глубоким поклоном протянул ей скрипку и смычок.

Обозвав его бродягой и вором, она оглянулась, ища полицейского.

Только когда Соколиный Глаз по пути к Оскару, поеживаясь от холода, с фраком на руке и без пальто, очутился на старом мосту, он сообразил, что, собственно говоря, шел продать кровать и заплатить за квартиру, а вовсе не обменять пальто на старый фрак.

Он укрылся в одной из ниш, где уже сотни лет стоят на мосту статуи святых. Ему надо было подумать. Слишком много мыслей нахлынуло сразу. Что у него фрак — это хорошо. Теперь он может выступать. Ради этого стоило пожертвовать пальто. Но как быть с квартирной платой?

Стоило вспомнить о квартирной плате, и ему сразу представлялась жена: вот она сидит в тихий послеобеденный час у окошка в сером своем платье и чинит белье. Она умерла. Все это прошло. Легко сказать: прошло! До чего тоскливо и бессмысленно стало все с тех пор, как, возвращаясь домой, он не видит ее у окна. Для чего же мучиться?

Он подумал об овдовевшей владелице маленькой оружейной мастерской, где много лет подряд покупал патроны для своей двустволки. Соколиный Глаз был членом правления клуба охотников по перу «Тигроловы» и доставил вдове немалую клиентуру.

Она уже не раз приглашала его в комнатку за лавкой на чашку кофе. И всякий раз ему справа, возле шкафа с оружием, мерещилась жена.

Смеркалось. На иностранном грузовом пароходике, плавно спускавшемся вниз по течению, зажглись сигнальные огни и из тоненькой трубы над камбузом пополз дымок: должно быть, готовили ужин. Снова затрезвонили колокола. Раньше Соколиный Глаз их не замечал. Теперь этот вечный звон нагонял на него тоску.

«Стоит ли зажигать свет, посидим лучше в темноте», — сказала она, когда я был у нее в последний раз. Может,